От какого лекарства мы отказываемся?

В Страсбурге ПАСЕ осудила коммунистические режимы ХХ века.
Однако резолюции не предшествовал судебный процесс с томами обвинительного заключения, показаниями выживших, мировым резонансом. (А ведь в этом и был важнейший смысл Нюрнберга. Не столько приговорить прошлое, сколько предостеречь будущее от героизации Рейха. И получилось.)
Новые серьезные работы о России ХХ века — тома «дела о коммунизме».
Волей судьбы тома выходят в эпоху предельного падения тиражей.

«Демографическая модернизация России. 1900— 2000» (М.: Новое издательство, 2006. — 608 с.) в памяти сразу слилась с данными и с «новыми смыслами» еще двух книг.
Одна написана ведущим автором и редактором коллективной «Демографической модернизации» профессором А.Г. Вишневским. Это «Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР» (М.: ОГИ, 1998. — 429 с.).
Вторая — фундаментальный труд Б.Н. Миронова «Социальная история России периода империи» (СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. — Т. 1—2, 548+568 с.).
Бегло пересказывая «новые смыслы», чувствуешь себя «как любознательный кузнец над просветительной брошюрой» (Ходасевич, 1921). Но… Двадцать лет назад в «газетном отклике» нужды бы не было: девятитомник Ключевского вышел тиражом 250 000. Сборники Карамзина и С.М. Соловьева — 2 и 3 млн. «Архипелаг ГУЛАГ» в «Новом мире» — миллион. Тогда книги Вишневского и Миронова обсуждались бы всеми и взахлеб.
Но сейчас монографии о близком, неизученном, еще тлеющем в нас прошлом имеют тиражи другого порядка. «Серп и рубль» — 3000 экз. «Социальная история России» — 1500 экз. «Демографическая модернизации России» — 1500 экз. Точное знание о России ХХ века добывается в наши дни! Но капсулируется в узком кругу высоких профессионалов.
Это обидно — тот же «Серп и рубль» читается как «Водители фрегатов» в детстве.
Но хуже того: падение тиражей таких книг в тысячу раз просто опасно.
Б.Н. Миронов открывает «Социальную историю России» замечательным рассуждением:
«Думаю, что в настоящий момент мы, россияне, нуждаемся в клиотерапии — в трезвом знании своих достоинств и недостатков… Историки могут стать социальными врачами. Подобно тому как психоаналитик избавляет пациентов от различных комплексов, которые мешают им жить, путем анализа их личной истории, так и историки могут избавить свой народ от комплексов, сформировавшихся в ходе национальной истории (кстати, многие из них сложились под влиянием положения, в котором оказался народ, поздно включившийся в процесс модернизации…)».
Но начнем с книги-2006. С клиотерапии демографов, хоть она и шоковая.
С главы «Демографические катастрофы ХХ века».
Сравнивая и дополняя цифры 1920—2000-х, указывая на новые работы историков (они выходят капельным тиражом — то в Париже, то в Новосибирске), демографы оценивают только боевые потери обеих сторон в Гражданской в 2,5 — 3,3 млн душ.
Число голодавших — в 30 миллионов. Жертв эпидемий 1918—1922 гг. — в 7 млн. О числе казненных судить сложно до сих пор. Первый историк красного террора С.П. Мельгунов вел в годы Гражданской картотеку — выписывал имена расстрелянных из доступных ему в Москве газет (а движение «прессы» между городами тогда почти замерло).
Мельгунов собрал 50 тысяч карточек. По данным «Черной книги коммунизма» (М.: 1999), только осенью 1918-го были расстреляны от 10 до 15 тысяч человек. Деникинская комиссия по расследованию зверств большевиков насчитала 1,7 млн жертв. (Сколь можно понять, с архивами этой комиссии историки еще не работали. Это впереди.)
Общий итог людских потерь России в 1914—1926 гг. — 21—22 миллиона человек.
Из них Первая мировая унесла 2,2 млн. Эмиграция спасла от 2 до 3 млн.
Сколько из 16 млн жертв Гражданской, голода, террора, тифа — гады и буржуи?
Обратимся к замечательным таблицам «Социальной истории России» Б.Н. Миронова.
Дворян в Европейской России 1913 г. было 1,9 млн человек (обоего пола, потомственных и личных — а личное дворянство давал диплом университета). Это 1,5% населения. Духовенства всех религий — с семьями — 700 тысяч. Потомственных почетных граждан (верхушка торгово-промышленной России) — 700 тысяч. Кадровых офицеров — 1,3 млн (примерно на треть их число пересекалось с числом дворян).
Профессиональные росписи тех лет еще интереснее. По переписи 1897 года в Европейской России администрация, суд, полиция составляли 0,7% населения. (А это весь «аппарат» — от С.Ю. Витте до городовых.) Торговые люди — 2,6%. Фабричные — 9%. Врачи — 0,3% населения. Финансисты — 0,04%. Просвещение, наука, искусство и литература вместе взятые — 0,5% населения. (А славно потрудились эти полпроцента!)
Горожан было 15%, в сельской местности проживали 85% россиян.
«Активная читательская аудитория» составляла 4% населения России. В США на тысячу человек в 1900 г. приходилось 667 экз. газет, у нас — 20 экз. Треть солдат-призывников 1914 года были неграмотны. 62% населения в целом — тоже неграмотны.
«Социальная база» «старорежимных» и шибко образованных составляла 5—7% России. Миллионов 7—8 из 140 млн. (Борцы за народное счастье входят в то же число.)
Исход Гражданской войны явно не мог быть иным. Шансов докричаться до нации без оружия было еще меньше: 20 штук газет на тысячу душ — глухая, гиблая цифра!
Из этих 7—8 млн все-таки кто-то уцелел. Но сколько же «социально близких» унесла Гражданская? (Помимо 1 млн красноармейцев и тысяч гражданских жертв белых.)
Авторы «Демографической модернизации» цитируют постановление Совета обороны от 15.02.1919: «В тех местностях, где расчистка снега (на железных дорогах. — Е.Д.) производится не вполне удовлетворительно, взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны».
Воевали-то на бронепоездах. Такой эпиграф к песне «Наш паровоз, вперед лети!».
Любопытно: своих солдат из эшелонов на расчистку не гнали. Боялись вольницы?

Советская власть въехала в Кремль на тачанке неграмотности и малограмотности.
Среднего образовательного уровня в 4 класса на душу СССР достиг в конце 1930-х.
…Из другой новой малотиражной книжки: в начале 1960-х, работая в архивах МО СССР над романом «В августе 1944-го», Владимир Богомолов решил вывести тот же средний образовательный уровень по личным делам солдат. Чтобы подтвердить личные наблюдения, потрясшие на фронте москвича-лейтенанта. Он «обсчитал» потихоньку четыре роты. Получил те же 4,5 класса на душу. За это его из архива и поперли: «дискредитация армии-победительницы». Но какая же тут дискредитация?!
Видимо — лишь разумение человека, после четырех лет школы начавшего тяжело работать, эхо общинного крестьянского сознания могло принять эти жертвы.
27 млн своих погибших — против 6 млн немцев. «Пахота на бабах». Блокада.
Верно, то было последнее поколение в стране, так и не спросившее отчета ни с кого.
«Всеобщих семи классов» СССР достиг к концу 1950-х. «Всеобщих обязательных десяти» — к концу 1970-х. (Отставая в этом от стран Запада минимум на полвека.)
Первое же поколение со «всеобщей десятилеткой» Cоветскую власть демонтировало.

А тут, конечно, пошли другие веселые дела. Немедленно наше «всеобщее среднее» (достигнутое впервые за всю историю страны) стало разрушаться. И тиражи упали до уровня 1913 года. (Меньше! И периодики в РФ меньше, чем было у тех 4% эпохи Витте.)
Этого нельзя допускать. Это очень опасные процессы. В 1960—1980-х именно огромные тиражи «Винни-Пуха», В.П. Астафьева и журнала «Юный техник», народность песен Высоцкого и таких фильмов, как «Доживем до понедельника», «Белый Бим Черное Ухо», создавали пространство единой нации с единой историей, держали нацию в человеческом образе.
А уж на месте неосмысленного (или осмысленного трехтысячным тиражом) прошлого России—СССР сон разума породит многое. От Сталина в бронзе до живых чудовищ.
Страна все-таки ушла очень далеко за столетие. Даже идя по крови. Советская власть присвоила идею модернизации и всеобщего образования так же, как лозунг «Землю — крестьянам».

«Лучшие и прочнейшие изменения — те, которые совершаются от изменения нравов». Нравы изменяются: всегда медленно, но… В начале ХХ века (и еще более — после Гражданской войны) 70—80% населения России составлял «человек общинный».
Чаще всего он был сформирован в неразделенной, многопоколенной крестьянской семье. Где лишь глава семьи имел власть в доме и право голоса на сельском сходе. Это был жесткий и авторитарный дом. Нормы его сильно отличались от современной городской «нуклеарной» семьи (мать, отец, дети).
Б.Н. Миронов пишет: «Авторитарность межличностных отношений, привычная для крестьянской семьи, сыграла роль важной психологической предпосылки установления авторитарного режима в стране. Широкие слои населения этот режим не пугал, не вызывал протеста, так как они с детства привыкли к авторитарным отношениям...».
В «Социальной истории России» ясно и скрупулезно описаны быт и землепользование сельской общины. Напомним: землевладение не было частным! Частное «фермерское» землевладение, добровольный выход из общины предложила реформа Столыпина 1906 г.
В 1907—1915 гг. «выделиться» решила треть крестьян — 73% из них встретили сопротивление общины.
Кстати, именно вышедшие начинали работать не только так, «как было от веку». В книге Б.Н. Миронова есть этюд о яблоке раздора в русской деревне 1900-х. Это была «Земледельческая газета». Сыновья стремились ее читать. Отцы занимали против бумажной агрономии глухую оборону. Процент грамотных среди отцов был низок. И это «умничание» шло наперекор традициям неразделенной семьи.
Итак, частное крестьянское землевладение в России существовало с 1907 по 1929 год. Минус две войны. Даже одно поколение не успело своим разумением, с полной мерой ответственности отработать на своей земле — и отдать ее детям. А в конце эпохи стояли, как мы отлично знаем, коллективизация и голод 1932—1933 гг.
«Демографическая модернизация России» определяет число жертв голода в 7,9 млн.
Что касается высылок и депортаций — в 1921—1952 гг. имели место 53 кампании и 130 операций. (Начали с депортации казаков с берегов Терека, кончили адвентистами.)
А число высланных в 1930—1940 гг. «кулаков» — не меньше 3 млн человек.
Точной статистики смертности среди них нет до сих пор. Но есть, например, письмо наркома внутренних дел РСФСР В. Толмачева: в марте 1930 г. в Архангельске из 8 тысяч детей высланных заболели 6007 человек, умерли 587. Тот же процент детской смертности у спецпереселенцев — 7—8% за март 1930-го — характерен для всего Северного края.

«Клиотерапия» выходит горькой. Но лучше и трезвее понимаешь, на чем стоим. Понимаешь храбрость новых русских фермеров — ведь они герои! Они пашут, вероятно, еще и внутренний Дикий Запад: целину разрыва с опытом предков.
Понимаешь (по мере того как книги складываются в уме в некий пасьянс): наше нетерпение, а то и отчаяние в 1990-х — легкомысленно, наивно, неисторично.
Вот после реформ Александра II «социальная база» России городской, России просвещенной расширилась с 1—2% до 7—8%. Пришел вал новых людей! (Даже Белое движение начали выходцы из народа: сын казака Л.Г. Корнилов и внук крепостного, сын майора, выслужившегося из солдат, А.И. Деникин. Оба — полные царские генералы.)
При этом самыми блестящими (и пестрыми по происхождению гениев) были поколения 1870—1890-х гг. рождения — уже выросшие в воздухе новых возможностей.
А социальные институты, созданные в 1860-х, набрали силу, но лишь за сорок лет.
Земство учреждало образцовые больницы в селах, газеты и партии, но ведь в 1900-х!
Видимо, и скорость «нового благоустроения России» не может быть иной.
И состояться оно может все-таки только на основе того, что оставил век ХХ.
Он оставил по себе новый тип массового российского человека. Среди тех, конечно, чьим предкам удалось выжить. А там и родить племя пользователей электронной почты.
Об этом человеке и его «родимых пятнах» — по тем же книгам — в следующем номере.

P.S. Фрагменты «Демографической модернизации России. 1900—2000» есть на Polit.ru.

Новая газета
http://flb.ru/info/36253.html
Елена ДЬЯКОВА, обозреватель «Новой»
06.02.2006