Поспешишь — судей насмешишь

Репортер “МК” разбирается в тайнах “кражи века”

С появлением каждого нового подозреваемого в хищении экспонатов из Эрмитажа звучат заявления, что “кража века” раскрыта. Но путаницы в этом деле становится только больше. Почему отдых на собственной даче преподавателя истории Ивана Соболева (его подозревают в организации краж) принимают за попытку скрыться от закона? Что кроется за трагическим случаем с антикваром Максимом Шепелем, чуть не лишившимся зрения? Во всех странностях уголовного дела попытался разобраться репортер “МК”.
После того как задержанный 39-летний Максим Шепель чуть не лишился глаза, энтузиазм добровольных помощников следствия из числа владельцев антикварных лавок как ветром сдуло. Даже те трое антикваров, которые вернули шесть экспонатов в музей с условием, чтобы их не привлекали к уголовной ответственности, отдают себе отчет, что такой гарантии нет...

— Кроме проверок антикварных лавочек следователи идут в двух направлениях, — пояснил “МК” начальник отдела ГУВД Санкт-Петербурга по расследованию краж особо ценных предметов Владислав Кириллов. — Мы разрабатываем показания задержанных по подозрению в краже экспонатов. И раскручиваем цепочки купли-продажи 17 обнаруженных экспонатов. Максима Шепеля выпустили из-под стражи на день раньше, чем заканчивался срок его предварительного заключения, потому что вычислили, что он абсолютно честно приобрел, а потом сбыл краденый потир.
Из психиатрического отделения тюремной больницы им. Гааза Шепеля забирали родители его жены. С супругой Викторией он встретился во 2-й городской больнице Санкт-Петербурга, в офтальмологическом отделении, куда антиквара пришлось госпитализировать.
— Макс находится в шоковом состоянии, — говорит репортеру “МК” Виктория Шепель, пока ее мужа осматривает окулист. — Он практически разучился говорить, я его таким никогда не видела. У мужа как будто не осталось никаких человеческих эмоций. Когда мы встретились, он стоял как столб. Я его обняла, а Макс сжал мою руку и долго не отпускал. На все вопросы он отвечает односложно. В основном мы говорили о его самочувствии. Когда я спрашивала об условиях содержания в тюрьме, уходил в себя. Максим похудел килограммов на десять, его стало не узнать. Когда он придет в себя, мы будем обсуждать с юристом, чтобы в этой ситуации разобрались.
…Из кабинета окулиста Шепеля осторожно выводили, придерживая его за локти. Осунувшийся антиквар двигался мелкими шажками, опустив лицо. На больной глаз была наложена бинтовая повязка.
Жена Максима Шепеля утверждает, что весь срок заключения ей запрещали общаться с супругом: “Разрешали только передачи”. Хотя лица, находящиеся в предварительном заключении, имеют право общаться и даже звонить родственникам. А с тех пор, как Максим попал в больницу, его признали неспособным общаться даже с собственным адвокатом. “Я не знаю, в каких условиях содержали подзащитного. Мы это будем выяснять. Его перевели в статус свидетеля за недостатком доказательств для обвинения”, — говорит адвокат Шепеля Андрей Павлов.
Предварительный диагноз Максима Шепеля все тот же: “проникающее ранение глаза с повреждением зрительного нерва”. Его жена не верит, что задержанный мог ударить себя ручкой в глаз, придя в так называемое “реактивное состояние”:
— В случае с Максом это просто невозможно. Во-первых, он страшно боялся боли — элементарную царапину воспринимал как тяжелое ранение. Максим очень спокойный, мы с ним почти не ругались. И он никогда не грозил причинить себе какой-либо вред. И вообще всегда был очень осторожным и аккуратным. Я уверена, что он оказался в какой-то “особой камере”. Он не служил в армии и никогда не ввязывался в конфликты. Проще говоря, защитить себя не мог. А теперь врачи считают, что скорее всего видеть поврежденным глазом он не будет...
* * *
Родители Шепеля живут в его родном Новосибирске. Его отец — известный в городе художник, и Максим с 17 лет работал у него в картинной галерее. Позже его эстетические наклонности нашли отражение в бизнесе. “У него потрясающая коллекция старинных икон. Он известный в городе антиквар и знаток иконописи. Ночной арест стал для него полной неожиданностью”, — говорит жена бывшего подозреваемого. Шепель недавно стал членом Ассоциации антикваров Санкт-Петербурга. Но странно, что когда все антиквары страны были подняты на уши и делали ревизию своих сокровищ, он “забыл”, что в 2004 году продал краденый потир. Хотя антиквары увидели список похищенных экспонатов прежде, чем он стал достоянием общественности.
— Его разослали антикварам по электронной почте, и мы тут же начали сверку предметов, — говорит владелец одного из питерских антикварных магазинов Владимир Голосков. — Официальных проверок не было, но в магазинах появлялись люди, которые слишком профессионально интересовались “эмалями” и ювелирными изделиями.
Схема купли-продажи у серьезных антикваров четко налажена: принимаются только те предметы, к которым прилагается “история в документах”. Наследники предъявляют завещания, например. Потом сразу делается экспертная оценка шедевра. В таком случае удивляет легкомысленность, с которой известный антиквар Шепель приобрел потир.
“С точки зрения искусства, из Эрмитажа пропали предметы “четвертого эшелона”. Многие антиквары вообще удивляются, что этот ширпотреб делал в таком крупном музее, — считают представители антикварного бизнеса. — Эти экспонаты представляют только денежную ценность, но никак не культурную. Без сопроводительных документов они как минимум вызывают подозрение”.
* * *
Тем временем следствие продолжает раскрывать “семейные тайны” Завадских. Николай Генрихович уже признался в хищении 52 экспонатов. Но источники, близкие к следствию, утверждают, что он может покрывать своего сына, который тоже больше недели находится в заключении.
Краденые экспонаты в ломбард Завадский-старший сдавал по своему паспорту, не прикрываясь. Его адвокат упирает на этот факт, заявляя, что отец семейства просто сдавал вещи, переданные ему супругой. С другой стороны, у него не могло не возникнуть вопроса, откуда у жены взялось такое “наследство”.
Дома у Завадских, куда пришел репортер “МК”, коротает одинокие вечера лишь молодая супруга младшего Завадского, Николая, — Ульяна.
— Мы сыграли свадьбу в конце июля, и вот такой у нас выдался медовый месяц, — грустно говорит девушка. — С Колей у меня связь только через адвоката — ему нельзя звонить, запрещены свидания.
О последнем подозреваемом, задержанном по наводке Завадского, — 39-летнем преподавателе истории Иване Соболеве — Ульяна никогда не слышала. В середине 90-х Соболев работал вместе с Завадским-старшим в Университете физкультуры им. Лесгафта. Источники в следственных органах утверждают, что это он подбивал Завадских поправить материальное положение с помощью экспонатов Эрмитажа. Завадский совмещал свою работу на кафедре истории с чтением лекций в коммерческом Институте бизнеса и права. Служил в картотеке Артиллерийского музея, был заведующим музеем при кафедре истории. “Тихий, интеллигентный преподаватель”, — охарактеризовали его в ректорате. И вдруг — сам практически стал историческим человеком! Только со знаком “минус”.
На историческом факультете СПбГУ, где с 2003 года числится задержанный Соболев, заканчивается работа приемной комиссии. Еще недавно Иван Геннадьевич принимал у поступающих экзамен по истории.
— Он работает на кафедре для преподавания на естественных и гуманитарных факультетах, — говорит друг Соболева, заместитель декана Николай Кузнецов. — То есть для биологов и филологов, многим из которых наплевать на историю. Однако даже на вечернем отделении у Ивана всегда аншлаг. В наших дружеских беседах я никогда не подмечал в нем страсти к антиквариату…
— Соболев — выходец из профессорской семьи, — говорит декан истфака СПбГУ Андрей Дворниченко. — Его отец — заведующий кафедрой истории в Институте повышения квалификации, покойная мать тоже работала преподавателем. Иван защитил диссертацию и издал ее... Когда Ивана задержали, он официально числился в отпуске, поэтому странно, что нахождение человека летом на собственной даче обозначили как попытку скрыться от закона.
Из всего этого клубка противоречий можно сделать один вывод: следствие по делу о краже века явно торопится. Громкие заявления, не всегда обоснованные задержания, слишком жесткие меры пресечения… Все это наталкивает на мысль, что следователи находятся под страшным прессом. Только вот поможет ли это раскрытию?

Московский комсомолец
http://flb.ru/info/38088.html
Мария ЧЕРНИЦЫНА, Санкт-Петербург—Москва
17.08.2006